История любви Анны Васильевны Тимиревой и Александра Васильевича Колчака под пером совковых писак, которым в перестройку много чего позволили, одно время грозила выродиться в форменную бульварщину: недаром Тимиреву там часто титуловали то княжной, то княгиней - чтобы было еще "красивей".

...И вот перед нами объемный том материалов о Тимиревой и Колчаке: письма, следственные протоколы, фрагменты ее художественного наследия, наконец, щемяще-подробные воспоминания ее племянника Ильи Кирилловича Сафонова; скрупулезные комментарии, дающие массу дополнительных сведений. Всё вместе - впечатляющий, трагический, яркий культурно-исторический организм, неожиданно оптимистично подпитывающий наши начавшие уже было меркнуть представления о высоких возможностях и поразительной стойкости человеческого духа в самых беспросветных условиях.

Колчака только ленивый не попрекал в неэффективности его "диктаторства" и военных ошибках в борьбе с коммунистической армией. Не станем верить недоброжелателям на слово: Белое движение было настолько разношерстно и мировоззренчески эклектично (от социалистов до монархистов), что просто органически не было способно солидарно сфокусироваться в едином авторитетном лидере, - это раз. А во-вторых, Колчак прежде всего военный моряк, высокоодаренный полярный исследователь и гидролог (что в ту пору было неотделимо от доныне поражающих воображение экспедиционных подвигов) - воевать на суше с обезумевшими соотечественниками, конечно, был не его удел. Он взялся за это по обстоятельствам и чувству долга, не имея, пожалуй, никаких специальных амбиций. Впрочем, разумеется, определенная идеология у него была - идеология военного человека и патриота (в поэзии нашей, например, отчасти воплощенная Гумилевым). Патриотический империализм - во благо России - до революции. И непредрешенчество - после; впрочем, это уже политика.

Когда Тимирева и Колчак познакомились, ей шел двадцать первый год; 1916-м датируется первое из сохранившихся писем - ценного сплава проницательного женского ума, пылкости и силы характера (что был когда-то так хорошо, исчерпывающе схвачен Пушкиным). Вкрапленные в нашем сознании в контекст биографии Тимиревой (тридцать лет лагерей, тюрем, ссылок; расстрелянный сын от первого брака Владимир), они читаются так, как и должны читаться: это дальше, выше, больше словесности - здесь "человек сгорел".

В глазок своей камеры она видела, как его уводили. Перед казнью он просил о свидании, в ответ чекистские олигофрены "все расхохотались" - весело вспоминал председатель иркутского Губчека, исполнитель ленинского приказа Чудновский. Труп адмирала был спущен в прорубь, специально заранее вырубленную для этого в толстом ангарском льду. Последний колчаковский месяц и предарестные дни своими невыносимыми "крестными" тяготами, предательством окружающих, трепетным присутствием рядом близкого сердца напоминают екатеринбургское положение государя. Эти "диктаторы", "тираны", "милитаристы" были, по сути дела, людьми с кодексом чести и правилами благородства в их пору уже архаичными. Между ними и их гонителями разница, можно сказать, антропологическая. И всей предыдущей жизнью приученная к натурально высокому, то бишь нормальному, уровню человеческих взаимоотношений, Анна Тимирева - после казни адмирала - оказалась пленницей совсем другого рода двуногих.

...Так, недавно я спросил о Тимиревой одну очень уже пожилую даму из Рыбинска (где Анна Васильевна работала бутафором в театре перед своей последней посадкой в 1949 году). "Высокомерная, замкнутая была", - вспоминала дама. "Да ведь с вами только разговорись, сразу бы донесли", - полушутя сболтнул я. Дама не возмутилась, а согласно кивнула: "Это правда". "Освобождать ее (Тимиреву. - Ю. К.), - рапортовал чекистский чин Павлуновский такому ж, Фельдману, 30 ноября 1921 года, - ни в коем случае нельз - она связана с верхушкой колчаковской военщины и баба активная".

Анна Васильевна не растеряла, слава Богу, эту свою "бабью активность" до глубокой старости - все, кому посчастливилось попасть в ее "поле", вспоминают это как событие своей жизни. Я же - по понятным причинам - с особым тщанием читаю и перечитываю ее рыбинское дело. Было мне в ту пору два с половиной, ну, чуть больше, года, и жили мы в Рыбинске, пардон, Щербакове, на улице Дзержинского - окнами прямехонько на НКВД, красный дом в стиле модерн начала века. И, возможно, украшали с бабушкой елку старыми блестко припудренными игрушками, когда метрах от силы в двухстах, да меньше - через стену нашего дома, неширокую улицу, стену НКВД, допрашивали Анну Васильевну. "Я никакой антисоветской деятельностью не занималась. ...Предъявленное мне обвинение основано на вымышленных показаниях свидетелей и искажении фактов... Нет, Ходсон и не думал меня вербовать, и никакой шпионской деятельностью не занималась".

Анну Васильевну этапируют в Красноярский край - "как социально опасную личность по связям с контрреволюционным элементом". Реабилитирована "подчистую" была она только в 1960 году. Миф, что она "умерла в нищете" и забвении3, рассеивают уже упоминавшиеся воспоминания И. К. Сафонова. Да, пенсия, которую выхлопотали ей "за отца" (выдающегося музыкального деятел Василия Ильича Сафонова) Шостакович, Ойстрах и прочие корифеи, была... 45 рублей. Но бывшая многолетняя зечка (ее судьба протяженностью гулагского срока сопоставима с мытарствами поэтессы Анны Барковой) понимала жизнь и умела радоваться ей даже и "на такие деньги". У нее были друзья, был круг общения очень высокого уровня (куда входил, к примеру, один из лучших наших поэтов 70 - 80-х годов Александр Величанский), а главное, было живое христианское мировоззрение, с которым уже ничего не страшно. "Когда умерла Анна Васильевна, - вспоминает Сафонов, - поэт А. Величанский произнес слова, несколько резанувшие вначале мой слух; он сказал: "Анна Васильевна прожила счастливую жизнь". Вглядываясь в события, составлявшие эту жизнь, поневоле спросишь: как же можно считать ее счастливой? И тем не менее я соглашусь с Величанским... Жизнь Анны Васильевны всегда была наполнена глубоко человеческим и потому, быть может, драматическим содержанием... Везде и во всем находила Анна Васильевна материал для творчества... Что бы она ни делала, за что ни бралась, все становилось дл нее делом, в котором ей было интересно себя проверить и показать".

Жаль, конечно, что не оставила Анна Васильевна развернутых воспоминаний об адмирале. Но думается, что не по "недисциплинированности" ("не собралась"), не по осторожности (в 60-е годы в стол можно было работать), а по - боли: писать о том было сверх сил человеческих. Да, может быть, именно в данном случае мемуары как таковые были бы бестактностью: существует невыразимое; мученический конец адмирала "опечатывает уста" самого близкого ему человека. Достаточно того, что сообщала она в своих заявлениях о реабилитации: "Я была арестована в поезде адмирала Колчака и вместе с ним. Мне было тогда 26 лет, я любила его, и была с ним близка, и не могла оставить этого человека в последние дни его жизни. Вот, в сущности, и все".

И еще одна - более досадная - оплошность. В Рыбинске у Анны Васильевны был верный друг - сотрудница краеведческого музе Нина Владимировна Иванова. "Я не знала человека, - писала о ней Тимирева в 1954 году, - более естественного в своем благородстве... Вот уж действительно праведник, без которого и мир не стоит". В указателе же имен напротив фамилии Нины Владимировны - страничный отсыл к справке на арест Анны Васильевны в Москве в 1935 году, в которой цитируется донос некой Ивановой (без инициалов), "члена ВКП(б) с 1926 г.". Надо ли говорить, что рыбинская Нина Владимировна к этой доносчице никакого отношения не имеет? Вот в таких вещах ошибки неизвинительны.

Когда Тимирева и Колчак познакомились, ей шел двадцать первый год; 1916-м датируется первое из сохранившихся писем - ценного сплава проницательного женского ума, пылкости и силы характера (что был когда-то так хорошо, исчерпывающе схвачен Пушкиным). Вкрапленные в нашем сознании в контекст биографии Тимиревой (тридцать лет лагерей, тюрем, ссылок; расстрелянный сын от первого брака Владимир), они читаются так, как и должны читаться: это дальше, выше, больше словесности - здесь "человек сгорел".

Рыбинский писатель - Юрий Кублановский